В этих простых словах такой глубокий смысл и такое объемное содержание того, что довелось пережить всем, кто в сознательном возрасте встретил июнь сорок первого и дожил до мая сорок пятого. У каждого своя память о Великой Отечественной, и чаще мы говорим о тех, кто воевал с оружием в руках. А вот о скромных "тружениках тыла", как их теперь называют, вспоминаем реже. Это неправильно и несправедливо.
Маркизетовое платье за буханку хлеба
Студентке политехнического университета Тамаре Могилевской повезло дольше других быть в неведении. Вместе с подругой заперлась в квартире, готовились к зкзамену. О войне девушки узнали только в шесть вечера...
- Через день из магазинов исчезли привычные вещи и продукты, - вспоминает Могилевская. - Кто понимал, что дальше будет, и главное имел деньги, успели что-то подкупить. Потом ввели карточки: сначала на хлеб, потом - по мизеру - на крупу, рыбу и некоторые другие продукты. Хлеб, конечно, был главным продуктом. Рабочим полагалось 800 граммов в день, студентам и служащим - 400, иждивенцам (дети и старики) 250. Однако с марта 1943 года студентам хлебную норму увеличили до 600 граммов. Получить свою норму можно было на один день или на два, но не больше. Отменили карточки 15 декабря 1947 года, оставшиеся на полмесяца я сохранила и позже передала в музей.
Карточки нередко крали, и это было для многих трагедией. У нашего деда карточки украли десятого апреля, и, чтобы восполнить эту потерю, маме пришлось обменивать на хлеб свои летние платья в экспериментальной лаборатории Московского мединститута, располагавшегося в ТМИ. Лабораторию, видно, хорошо снабжали. За маркизетовое платье там давали буханку хлеба. Можно было, конечно, подкупить что-то на толкучке, если были деньги. Ведро картошки стоило 400 рублей. Для сравнения, моя стипендия была 135 рублей. Самой голодной была весна 1942 года, питание в институтской столовой на Карташова было таким скудным, что не все туда ходили - больше калорий организм терял по дороге, чем получал от пустого супа. На талонах в столовую было написано "чахохбили", "люля-кебаб", давали же на них те же щи или кашу. Это не было издевательством, просто начальство столовой считало, что такие длинные надписи на талонах трудно подделать.
Как-то мы с подругами принесли талоны на 17 порций щей, чтобы забрать еду с собой. Жидкость слили, а гуща этих семнадцати(!) порций уместилась ... в литровом бидончике. Правда, с переводом столовой в физический корпус питание улучшилось.
Березы перед ТПУ хотели спилить на дрова
Во время войны студенты были разбиты на бригады, выполняли много работ для института и города. Выезжали летом в совхоз, расположенный в ста километрах от Новосибирска, где работали до изнеможения. Но за перевыполнение нормы нам полагалось какое-то количество муки. В 1943 году я заработала так целых 26 килограммов, о таком богатстве можно было только мечтать. Да еще в дорогу нам дали двухдневную норму хлеба. Праздники обычно отмечали в складчину, из принесенных продуктов готовили нехитрые блюда, королем стола был винегрет.
Когда в начале первой военной зимы корпуса института перестали отапливаться и температура в них была немногим выше уличной, заведующий кафедрой теоретической и общей электротехники Ростислав Александрович Воронов (а он жил в физкорпусе), освободил одну комнату под лабораторные занятия. Туда перенесли стенды и необходимые приборы, лаборант с утра растапливала печку-"буржуйку", и мы выполняли лабораторные работы в тепле. Еще запомнилось как мы сидели в промерзшей аудитории в пальто, теплой обуви и вошла женщина, нарядная, в бархатном костюме и белоснежной блузке, изящных туфельках.
Она, казалось, не замечала ни холода, ни тусклого освещения. Это была преподаватель английского языка Варвара Николаевна Гутовская, жена ректора. Вместе с языком она учила нас хорошим манерам и умению противостоять бытовым трудностям. Этой женщине обязаны своей жизнью березы перед главным корпусом политехнического. Во время холодов какой-то чиновник предложил спилить деревья на дрова, но Варвара Николаевна устроила скандал и с помощью мужа спасла березы, которые радуют нас до сих пор.
"Одной женщине на станке сняло скальп"
Юлия Петрова к началу войны была операционной сестрой первой томской горбольницы. Многих медсестер собрали в военкомате, объявили, что будут призывать в армию.
- Я сказала, что у меня маленький ребенок, - вспоминает Юлия Никаноровна. - Представительница военкомата ответила: "Ну, ребенка отдадим в детдом". - "Как же в детдом? Ребенку четыре месяца...". Меня отпустили. В больнице сразу стало всего не хватать: ваты, бинтов, лекарств. Вместо марли использовали лигнин, бинты кипятили и снова использовали. Из лекарств главными были йод, нашатырь, сульфидин и стрептоцид - красный и белый. Плановых операций практически не было, только по "скорой". Многие умирали, потому что их нечем было лечить.
Беда и меня постигла. В городе с маленьким ребенком было трудно, и мои родители вместе с девочкой поехали жить в деревню, к моей сестре, у которой была корова, огород. Однако девочка заболела воспалением легких, и спасти ее не удалось, так как в селе не было даже сульфидина. Питание больных было скудным: супчик с крупой, редко каша, кусочек хлеба, чай. Тем, у кого не было родственников, приходилось очень плохо.
Чтобы подкормить пациентов, больница начала сажать картошку. В работе особого различия не делалось. Медсестра, помогавшая хирургу на операции, после этого шла мыть полы в палатах или ухаживать за больными.
Вскоре после начала войны с заводов стало поступать много пациентов с травмами. Ведь многие опытные рабочие ушли на фронт, и на их места стали женщины и подростки. По неопытности, неумелости они калечили руки, пальцы, а однажды привезли женщину, у которой в буквальном смысле сняло скальп. Она не надела платок и ее волосы затянуло в станок...
День Победы я встретила на работе. Это был единственный момент, когда и медперсонал забыл про больных, и больные забыли о своих болячках. Кто радовался, кто рыдал, ведь у многих в семьях были родственники, не вернувшиеся с войны...
"Нам так хотелось в кино..."
Иосиф Дмитриевич Богушевич, как раз один из тех, кто во время войны подростком стал к станку на ТЭМЗе. И он подтверждает то, что рассказывала Юлия Никаноровна о травмах на заводах: у девушки, работавшей на соседнем токарном станке, оторвало палец. Богушевич из сельской семьи, в 1942 году, тринадцатилетним, поступил в ремесленное училище, учился на токаря. Ремесленники учились и работали. Обтачивали детали мин, "подрывных машинок", которые можно видеть в старых фильмах про партизан.
- Как учащиеся и несовершеннолетние, - рассказывает Иосиф Дмитриевич, - мы работали по шесть часов в день, но без выходных, как вся страна. А потом, как училище закончили, по двенадцать часов. Завод работал в три смены, но подростков в ночную смену не посылали. Я до станка не доставал, мне ставили подставку. Норму при плотной работе можно было выполнить, а мы и перевыполняли. В конце месяца все работали сверхурочно.
В училище нас кормили три раза в день, давали форму - рубашку, брюки, фуфайку. А денег не платили. Но нам так хотелось в кино сходить хоть раз в неделю, что отрывали от дневного пайка кусок хлеба, триста граммов, шли на базар, продавали. Как окончили училище, стали получать рабочую норму хлеба - 800 граммов. Передовикам давали дополнительные талоны в столовую, но это от чувства голода не спасало. Молодой организм требовал еды, некоторые не выдерживали и, отоварив карточки, съедали эти восемьсот граммов по пути из магазина... Ходили на огороды, после того как там уже выкопали картошку, перекапывали, всегда штук десять-пятнадцать находили. За "витаминами" бегали в район, где теперь ГРЭС-2, там росло много диких ранеток. Морщились, кривились, а ели. День Победы был настоящим праздником, даже на работе объявили выходной.
Вот такие неброские герои тыла Великой Отечественной. Тамара Юрьевна окончила вуз, много лет преподавала, стала доцентом, написала ряд учебников и документальных книг о своем институте, своих учителях. Иосиф Дмитриевич освоил на заводе одним из первых скоростные методы работы и много лет был наставником молодых рабочих. Юлия Никаноровна до сих пор работает медсестрой в третьей горбольнице Томска.
Анатолий Рожков: "Давайте-ка будем "вкалывать"