Давно хотел повстречаться с Витольдом Донатовичем, будучи наслышан о его древних корнях, а поскольку разговор состоялся за два дня до Нового года, беседа сама собой развернулась к семейным историям и традициям.
Сибиревед Витольд Славнин, историк, археолог, этнограф и писатель, считает, что исследования Сибири ему были предначертаны и родовой линией и самим моментом рождения. "В 1942 году отец с мамой работали на рудном прииске, на Алтае, - рассказывает он. - Мама разрешилась мной после смены, спустившись с горы на лошади. Слезла с коня, и тут начались роды. Меня приняла местная шаманка, сказала, что стану генералом...". Шаманка ошиблась. Но возможно, потому, что ощутила кровные узы ребенка, связывающие его с людьми действительно высокого положения.
"С детства мне преподали основные принципы"
- По женской линии наш род в Сибири с 1598 года. Бабушкин предок происходил из детей боярских Бирюковых, служил в Тарской крепости. Бабушкин отец, действительный статский советник Иван Васильевич Бирюков, был вице-губернатором Тобольска. По мужской линии мы сибиряки со времен Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны, из ссыльных Долгоруких. Вообще семья - наглядный исторический срез заселения Сибири в разные эпохи. Матушка моя, урожденная Сумарокова, - ленинградка, родом из владимирских краев, потеряла всех родных в гражданскую, оказалась в детдоме - обычная советская судьба. В общем, у нас традиционная сибирская семья. Соответственно и воспитание. Самое главное - традиции. У нас очень хорошо знали родословную, и она мне понемногу внедрялась. Взрослые всегда работали много, но время для ребенка находили.
- Как это было? Просто усаживали напротив и велели слушать? И откуда сведения о далеких предках? Сейчас кого ни спроси - дальше имени дедов ничего не знают.
- В этом трагедия и теперешнего времени и, сказал бы больше, всего послеоктябрьского времени в России - все меньше контактов внутри семей. Отсюда разрушение основ. Всем духовным, чем я богат, обязан именно семье. Специально для разговора меня, конечно, не усаживали. У нас просто были заведены тесные контакты, душевные беседы со старшими. Знания, начала культурного и языкового развития передавались неназойливо, понемногу. Мой первый настоящий друг в жизни - дед, Порфирий Порфирьевич Славнин. От него же у меня потомственное стремление к археологии, этнографии и в какой-то степени к словесности - в семье говорили на очень хорошем русском языке.
С детства мне было изложено пять-шесть принципов, которые ни в коем случае не полагалось нарушать. И должен сказать, при всей своей сложной жизни я эти принципы соблюдал.
- Нечто вроде десяти заповедей?
- Да, с вариациями. Основной принцип - чувство долга и служения народу. Далее - честность, доброта души, обязательность, не пакостить людям - упрощенная схема "возлюби ближнего своего". И даже совсем по-христиански - возлюби врага своего. Я, кстати, по сей день на врагов не злобствую (а их довольно много), я их всех жалею, таких маленьких, несчастных, сгорающих изнутри. Еще была установка: если у тебя много - поделись. Другая родовая черта - относиться к себе с иронией, уметь на себя посмотреть со стороны. До сих пор это делаю. Иногда помогает, иногда - тошнехонько. За всякий плохой поступок, за ложь особенно, наказание было неизбежное и неотвратимое, вплоть до порки. Отец на этот счет был скор на руку. На какое-то время прекращались привычные контакты, не бойкот, нет, душевных разговоров не было, а мне их очень не хватало.
"В анкете написал: "из дворян"
- Вы не могли бы об этих беседах подробнее рассказать?
- Мелкие бытовые подробности из прошлой жизни - о дворянских балах, о Рождестве, других праздниках. О работе бабушки в сиропитательном училище - это был детский дом для арестантских детей. Бабушка, по-народнически, пошла в него служить после гимназии и благородного пансиона. Дед, надворный советник, также со свойственной всем областникам идеей развития Сибири, после университета поехал служить в переселенческое управление Тобольской губернии, одновременно будучи чиновником по особым поручениям при губернаторе. Он много рассказывал мне о предках, о культурной жизни Петербурга, литературном кружке начала прошлого века, где участвовали Брюсов, Блок, Белый, Андреев, Горький. Все это мне сообщалось с бытовыми подробностями, причем ничего не упрощая. У деда была установка: что тебе надо - подсознание зацепит, отложит, а потом ты это будешь знать на новом возрастном уровне.
- Эта откровенность странна, для семьи, имевшей "буржуйские" корни. В те годы даже семьи, имевшие "чисто пролетарское" происхождение, старались при детях никаких взрослых разговоров не вести, на всякий случай, чтобы ребенок не сболтнул чего лишнего...
- У нас этого робения не было. Да и мне, опять же, неназойливо внедрили, что то, о чем говорят дома, не обязательно говорить во дворе, это никому не интересно и никого не касается. Я прекрасно знал, что Колчак не только белогвардейский адмирал, но и близкий знакомый деда, прекрасный ученый-океанолог. Отец, в свою очередь, рассказывал, что лоциями Колчака он пользовался, работая в Севморпути. Рассказывалось, как дед в студенчестве сотрудничал с относительно молодым Лениным в газете "Молодая Россия", видел молодого Сталина. (Помню, я рассердился на него, когда после похорон вождя на мой вопрос, какой он, Сталин, дед буднично сказал: "Маленький, сухорукий, желтенький, в оспинах весь"). В 1956 году я подал заявление в комсомол и в анкете на вопрос о социальном положении написал: "из дворян". Что было!!! Дошло до отца. Он позвал меня: "Что теперь делать будем?!". "Папа, - говорю, - ты мне сам всегда говорил, что врать нельзя. Я не соврал". В результате обошлось без наказания. Мама имела неприятности по партийной линии, в райком таскали. Вступление в комсомол отодвинулось на год.
- И мама, как член партии, не пресекала "вольные" разговоры о вождях, о Колчаке?
- В оценки и суждения отца она не вмешивалась, по крайней мере у меня на глазах. Вообще никакие выяснения отношений на глазах ребенка не практиковались. То, что сказано отцом или матерью, должно было выполняться беспрекословно. И мне это не было в тягость, потому что я знал: несправедливо с меня ничего не потребуют. Отношения в семье были суховаты, никакого сюсюкания, поцелуйчиков, ласкательных эпитетов. Но я всегда знал, что есть мир взрослых, которые меня защитят. Отец всегда говорил родителям "Вы", дедушка с бабушкой между собой также - "Порфирий, Вы.., Людмила, Вы...".
"Карьеры сознательно не делал"
- Я насчитал пять ваших любимых направлений в науке. Не помешало ли это, Витольд Донатович, вашей научной карьере? Не оттого ли вы, имея около двухсот научных работ, четыре книги, не "остепенились" до сих пор? Говорят, взяли и уничтожили готовую диссертацию...
- Две. Посчитал, что написал не так, как замыслил. По натуре и по семейному воспитанию я в науке и в жизни всегда делал то, что хотел, - иногда хорошо, иногда хуже, за что сполна получал от судьбы. Карьеры сознательно не делал. В семье была установка, что наука - это святое и кормиться от науки нехорошо. Служить ей - другое дело. Дед умер над рукописью о друге Батенькова, томском почтмейстере и полярном путешественнике Геден-Строме, отец умер над монументальной рукописью научных исследований на стыке археологии и геологии... Я на хлеб насущный зарабатывал после окончания университета по-разному: преподавал, много лет работал в различных экспедициях, исходил всю Сибирь и Алтай, со временем увлекло просветительство.
Написал книги "Томск сокровенный", "Томск: от крепости к городу". К карьере был равнодушен, в семье была установка: если ты чем-то занялся - доведи это до совершенства. Моя научная колыбель - музей археологии и этнографии, который в ТГУ создавали после революции дед и А.К. Иванов. А чем я буду заниматься в жизни, я знал уже пятьдесят лет назад, когда отец определил меня в археологическую экспедицию моего будущего незабвенного учителя Владимира Ивановича Матющенко.
- Меня поразили ваши акварели из сериала "Народы Сибири". (Особенно в сочетании с книгой ваших полевых дневников "Где брат твой Авель?"). Вы ведь профессионально никогда не учились живописи?..
- Это тоже семейное. Прабабушка была родственницей знаменитого художника Левицкого, у нас все в семье рисовали неплохо, нигде этому не учась. Это помогало мне в экспедициях, когда по местным обычаям нельзя было фотографировать. Тихонечко берешь блокнотик и рисуешь... Помогало и то, что я с детства помнил алтайский язык. Среди тех, кто на акварелях изображен, многие мои добрые знакомые и друзья. С одним из алтайских шаманов мы побратались, совершив ритуал моления Луне. Иначе он не имел права рассказывать русскому, иноверцу, о своем народе. У меня скопился большой этнографический фонд по кумандинцам и Горному Алтаю.
Эти акварели - только первая серия. Я мечтал так, иллюстративно, представить все народы Сибири - от Урала до Чукотки, но спонсоров на последующие выпуски не нашлось... Что касается полевых дневников, ставших основой книги "Где брат твой Авель?", то это своего рода долг освоителям Сибири, которые здесь были до русских, и отчасти повесть о судьбах коренного населения. Кстати, дневники меня заставил в свое время вести отец - деловой и личный. За это я тоже ему навсегда благодарен.